сайт Друзей
Общество
Какая раньше была оппозиция
Боевые дружины большевиков
Самая важная часть мемуаров Павлова(Большевик, подпольщик, боевик. Воспоминания И.П.Павлова. – М., 2015) – его рассказы о деятельности боевой организации уфимских большевиков, членом которой он являлся. Пишет он на редкость откровенно и честно, поэтому его свидетельства позволяют разобраться в довольно закрытой части истории партии. Я специально историей ВКП(б) не занимался, но, мне кажется, эта сторона подпольной работы подробно не афишировалась.
Вот, например, все, что об этом сказано в автореферате докторской диссертации Д.П.Гулам-оглы «Военная и боевая деятельность большевиков Азербайджана (1903-1920-е гг.)»(1990 г.):
«Действовавшие под контролем партийных комитетов боевые дружины, общая численность которых к середине 1906 г. достигла 500 человек, выполняла различные ответственные поручения БО РСДРП: охраняли партийные собрания и конференции, рабочие массовки, конспиративные квартиры и подпольные типографии, склады оружия, осуществляли экспроприации в городских типографиях скоропечатных машин, преследовали и уничтожали агентов полиции, провокаторов и активных черносотенцев».
Из мемуаров Павлова можно понять следующее.
Свои боевые организации большевики стали организовывать с 1905 г. по решению III съезда (апрель) с прицелом на вооруженное восстание. Цель – обеспечить силовое прикрытие партийных мероприятий и объектов, силовые акции по экспроприациям денег, оружия, типографского имущества, ликвидации провокаторов и агентов полиции, подготовка боевиков для участия в революции. В отличие от других революционных партий и групп большевики отвергали политический индивидуальный террор, акты экономического террора-диверсий (что позднее была названо вредительством). Но, как видим, большевистские боевики крови не боялись, ни своей, ни чужой. Все боевики ходили под угрозой виселицы, могли совершить убийства в ходе эксов, могли приговорить к смерти в целях самозашиты агентов полиции, могли стрелять, уходя от арестов и т.п.
Именно из-за существования партийных боевиков революционеры часто встречали корректное, даже опасливое отношение со стороны чиновников силовых ведомств империи. В 1905 г. «Он потребовал от губернатора немедленно освободить политических заключенных, пригрозив, что в противном случае манифестанты сделают это сами. Губернатор стоял в толпе (впервые я видел его так близко), бледный, – струсил. Он обещал, что выполнит это требование, и, действительно, политзаключенные были освобождены в тот же день». «Я, в свою очередь, спросил, почему же, в таком случае, нас не арестовали? Тот ответил буквально следующее: «Вы– люди молодые, беззаботные, были все хорошо вооружены, и сколько бы вы побили наших жандармов. А солдат стыдно было посылать для ареста 5-10 человек молодежи. Теперь, вот, по одному вас перехватали и вышлем – кого на каторгу, кого в ссылку». «Тот явился в сопровождении детины устрашающего вида – в красной рубахе с засученными рукавами, весь покрытый рыжими волосами. Однако узнав, что я бывший политический ссыльный, полицмейстер своего спутника отпустил. Из их разговоров я понял, что то был палач – помощник Бухартовского на допросах: политических Бухартовский пытать опасался, а вот уголовных пытал очень часто». Революционеры как-то добились обещаний от тюремного начальства и они «изменить данному слову не смели, зная, с какой организацией имеют дело».
В боевики принимали по рекомендациям, сам Павлов стал боевиком в 16-ть лет. До этого еще боевик проверялся в деле, выполнял различные опасные поручения. Павлов сначала был хранителем библиотечки нелегальной литературы, распространял ее среди рабочих, был «разведчиком» во время партийных мероприятий. Боевики подвергались идеологической обработке в «кружках политграмоты»: «Будучи тогда совершенно политически сырым материалом, на этих занятиях мы сумели крепко усвоить главное – что являемся представителями рабочего класса, которому «нечего терять кроме, своих цепей»; что свергнуть самодержавие и власть капитала можно только путем вооруженного восстания и что мы обязаны полностью пожертвовать собой, безоговорочно делая то, что велит партия, которая стоит во главе рабочего класса. Учил Кадомцев нас и тому, как держаться с жандармами при аресте. Эта наука нам многим потом очень помогла». Настрой своих товарищей-боевиков Павлов спустя десятилетия характеризовал следующим образом: «Они понимали, что не доживут до социализма, знали, что обречены погибнуть на каторге, в ссылке, на эшафоте, в тюрьме, но, тем не менее, шли в революцию! Это были настоящие герои-смертники. Кто объяснит их подвижничество?»
«Прежде, чем стать боевиком, я прошел курс изучения огнестрельного оружия и военного дела. Нас учили разбирать и собирать трехлинейную винтовку, обращению с маузером, наганом, парабеллумом, Смит и Вессоном, со взрывчатыми веществами – динамитом, пироксилином, гремучей ртутью. Изучали мы и уставы царской армии – полевой, боевой, гарнизонной и внутренней службы, а также тактику уличного боя, историю бурской войны, Парижской коммуны, московского вооруженного восстания. Преподавали нам основы стрелкового, саперного, санитарного дела и военной разведки. Отдельно с нами занимались по политграмоте – Эразм Кадомцев преподавал политэкономию, муж и жена Черепановы знакомили с сочинениями Ленина. Но главным оставалась боевая учеба. Мы отправлялись вниз по течению Белой, потом на дрожках перевозили лодки на реку Уфимку Высаживались в глухих местах и стреляли, бросали самодельные бомбы, тренировались физически, проверяли оружие».
Павлов называет десятки фамилий большевистских боевиков, практически все – русские фамилии. В основном это рабочие, но были исключения: «Заместителем начальника одной из дружин нашей боевой организации был Владимир Алексеев[28], сын 2-й гильдии купца. Мы рассуждали о том, как, взяв власть, конфискуем имущество его отца. Алексеев считал это несправедливым, но именно так и случилось в 1918 году».
21 сентября 1906 г. Павлов, еще юноша, участвовал в Демском эксе, когда партийные боевики остановили поезд, оттеснили вооруженную охрану, и взяли 153 тысячи казенных денег. Павлов пишет, что тяжелое золото и серебро они были вынуждены оставить, т.к. не смогли остановить поезд у дороги, уходили пешком, но утром узнали, что и оно было объявлено украденным на сумму 100 тысяч рублей. «Все добытые тогда деньги – 153 тысячи рублей– были израсходованы под строгим контролем Уфимского горкома нашей партии и по указаниям вышестоящих партийных органов. Мне доподлинно известно, что 25 тысяч было отпущено на Лондонский съезд РСДРП, 15 тысяч пошло на издание петербургской газеты «Казарма». Остальное потратили на местные газеты, на устройство и содержание школ бомбистов – например, во Львове, и боевых инструкторов – в Финляндии, под руководством Красина и Эразма Кадомцева, лабораторий по изготовлению бомб в той же Уфе, наконец, – на покупку оружия». Через год Павлов участвовал в экспроприации партии браунингов с казенного склада. Любопытно, что и наводку и помощь в ходе самого экса большевикам оказали сочувствующие работники складов.
Вообще, Павлов довольно часто вспоминает о сочувствии к революционерам российской публики, пишет, что это здорово прибавляло им сил и решимости. Отношение к обвиняемым в экспроприации: «…Жители Челябинска свое сочувствие нам выразили тем, что натащили в суд всякого продовольствия невпроед – кур, гусей, сыру, масла. В общем, после скудного тюремного пайка в суде мы в первый же день наелись до отвала». Хотелось бы отметить следующий фрагмент: «С крестьянами мы жили дружно, они часто обращались к нам за советом. Побывав в их колхозе много лет спустя, Юрьев убедился, что всех нас помнят и вспоминают с любовью и уважением». Таким образом, после коллективизации, которая была прямым следствием деятельности боевиков, крестьяне не изменили своего отношения к знакомым революционерам, коллективизация расценивалась ими как однозначное благо.
Боевики явно имели свою агентуру в полиции, среди чиновников, на интересующих их объектах. Павлов часто это отмечает мимоходом в своих мемуарах. «По своим каналам мы узнали о планах черносотенцев по примеру годичной давности устроить в городе еврейский погром с одновременным избиением студентов, гимназистов и рабочих. Уфимский горком партии решил погрома не допустить. Человек 50 боевиков, разбитых на отряды, засели по чайным и пивным. В общем, ситуацию мы держали под контролем. В полдень 17 октября в толпе черносотенцев мы явились на молебен, одетые, как лабазники – в картузах, поддевках и в сапогах гармошкой. Через Новоселова пустили слух, будто рабочие готовятся дать вооруженный отпор. Это охладило пыл черносотенцев, но окончательно их планы сорвал следующий инцидент. Во время молебна один из них нечаянно проткнул древком хоругви царский портрет, за что был немедленно растерзан толпой. Когда черносотенцы увидели, что укокошили своего, тут же разбежались. В общем, их погром так и не состоялся».
«…Как профессиональный революционер, из партийной кассы я стал ежемесячно получать 18 рублей, 5 из которых я платил за жилье. Остальное уходило на питание, папиросы, лекарства. В видах экономии готовили мы с Васильевым сами. Питались так: утром 3-копеечная французская булка и четверть фунта (100 грамм) дешевой колбасы; на обед картофельный суп или щи и сосиски с картошкой; ужинали чаем с булкой». «…Не было подпольщика, одетого не только что в новое, просто в целое. Если брюки целы, так обязательно пальто рваное или сапоги без подметок. Всю зиму 1909 года у нас с Шашириным было одно пальто на двоих. Позже на пару с другим товарищем мы попеременно носили один пиджак».
«В декабре 1906 года, когда я несколько оправился от болезни, к бомбовой мастерской прикомандировали и меня. Лаборатория находилась в центре Уфы, на съемной квартире, в доме на углу Солдатского переулка и Приютской улицы. У хозяина дома на имя Густомесова[38], члена Совета нашей боевой организации, был снят верхний этаж флигеля. Как потом выяснилось, в соседнем флигеле обосновались анархисты, по причине неконспиративности которых наша лаборатория в конце концов и «провалилась». Нам удалось спасти часть взрывчатых веществ, препаратов и аппаратуры. Но многое из инструментов, заготовок и материалов попало в руки жандармов. Интересно, что обезвреживать обнаруженный в нашей лаборатории учебный 3-дюймовый снаряд жандармы пригласили отца Густомесова, инженера и ярого монархиста (наш Володя с ним к тому времени уже порвал)». «Бомбы мы делали в основном в картонной оболочке, так называемые «бризантные», которые предназначались для обучения и тренировки боевиков. Я, например, летом 1907 года вместе с оружием возил их дружинникам в Екатеринбург и в Нижний Тагил».
«Наша лаборатория была строго засекречена. В уфимской боевой организации о ее существовании, конечно, знали, но и только. Подробностей никаких – таков был неписаный закон. Мы сами работали в ней исключительно по ночам. О некоторых деталях операций наших дружинников того времени нам стало известно лишь спустя десятки лет. Я, например, только в 1952 году узнал, что Федор Новоселов и Илья Кокорев весной 1906 года вели паровоз поезда, на который напали наши боевики. Экспроприировали они тогда 25 000 казенных рублей, причем без жертв. Правила конспирации были привиты нам так, что принцип Кадомцева: «говори не то, что можно, а что нужно», почитается нами и посейчас. Не мудрено, что ни одно наше боевое предприятие царские власти так и не раскрыли. А было их более десятка».
Важной характеристикой боевика была способность к автономной деятельности. Попав на фронт, в окопы, Павлов оказался единственным большевиком в полку, но сразу после революции вырвался на первые роли, грамотно поймав волну солдатских настроений. Далее за несколько месяцев он подготовил себе надежную смену.
Большевистские боевики таким образом, были людьми с активной гражданской позицией, были готовы и фактически отстаивали ее в настоящей войне с властью, которая их не устраивала. Грамотные, чаще всего холостые, как правило, не пьющие и даже не курящие, неподкупные, дисциплинированные, связанные узами партийного товарищества, - они были готовыми кадрами для нового государства, родившегося в революции. Кадрами, незаменимыми в атмосфере хаоса и гражданской войны. «Сегодня, почти полвека спустя, когда я пишу эти строки, мне хочется крикнуть: «Шапки долой!». Я говорю о людях, отдавших жизнь за Родину и счастье ее будущих поколений». «Не случайно, что в 1917–1918 годах на ответственные военные посты в Уфе назначали именно бывших боевиков, а не «политиков». Они сыграли решающую роль в утверждении Советского государства, однако, в ходе последующих внутрипартийных конфликтов они, повязанные узами боевого товарищества, не умеющие уступать и идти на компромиссы, легко могли оказаться по разные стороны баррикад.
http://historian30h.livejournal.com/407657.html
Самая важная часть мемуаров Павлова(Большевик, подпольщик, боевик. Воспоминания И.П.Павлова. – М., 2015) – его рассказы о деятельности боевой организации уфимских большевиков, членом которой он являлся. Пишет он на редкость откровенно и честно, поэтому его свидетельства позволяют разобраться в довольно закрытой части истории партии. Я специально историей ВКП(б) не занимался, но, мне кажется, эта сторона подпольной работы подробно не афишировалась.
Вот, например, все, что об этом сказано в автореферате докторской диссертации Д.П.Гулам-оглы «Военная и боевая деятельность большевиков Азербайджана (1903-1920-е гг.)»(1990 г.):
«Действовавшие под контролем партийных комитетов боевые дружины, общая численность которых к середине 1906 г. достигла 500 человек, выполняла различные ответственные поручения БО РСДРП: охраняли партийные собрания и конференции, рабочие массовки, конспиративные квартиры и подпольные типографии, склады оружия, осуществляли экспроприации в городских типографиях скоропечатных машин, преследовали и уничтожали агентов полиции, провокаторов и активных черносотенцев».
Из мемуаров Павлова можно понять следующее.
Свои боевые организации большевики стали организовывать с 1905 г. по решению III съезда (апрель) с прицелом на вооруженное восстание. Цель – обеспечить силовое прикрытие партийных мероприятий и объектов, силовые акции по экспроприациям денег, оружия, типографского имущества, ликвидации провокаторов и агентов полиции, подготовка боевиков для участия в революции. В отличие от других революционных партий и групп большевики отвергали политический индивидуальный террор, акты экономического террора-диверсий (что позднее была названо вредительством). Но, как видим, большевистские боевики крови не боялись, ни своей, ни чужой. Все боевики ходили под угрозой виселицы, могли совершить убийства в ходе эксов, могли приговорить к смерти в целях самозашиты агентов полиции, могли стрелять, уходя от арестов и т.п.
Именно из-за существования партийных боевиков революционеры часто встречали корректное, даже опасливое отношение со стороны чиновников силовых ведомств империи. В 1905 г. «Он потребовал от губернатора немедленно освободить политических заключенных, пригрозив, что в противном случае манифестанты сделают это сами. Губернатор стоял в толпе (впервые я видел его так близко), бледный, – струсил. Он обещал, что выполнит это требование, и, действительно, политзаключенные были освобождены в тот же день». «Я, в свою очередь, спросил, почему же, в таком случае, нас не арестовали? Тот ответил буквально следующее: «Вы– люди молодые, беззаботные, были все хорошо вооружены, и сколько бы вы побили наших жандармов. А солдат стыдно было посылать для ареста 5-10 человек молодежи. Теперь, вот, по одному вас перехватали и вышлем – кого на каторгу, кого в ссылку». «Тот явился в сопровождении детины устрашающего вида – в красной рубахе с засученными рукавами, весь покрытый рыжими волосами. Однако узнав, что я бывший политический ссыльный, полицмейстер своего спутника отпустил. Из их разговоров я понял, что то был палач – помощник Бухартовского на допросах: политических Бухартовский пытать опасался, а вот уголовных пытал очень часто». Революционеры как-то добились обещаний от тюремного начальства и они «изменить данному слову не смели, зная, с какой организацией имеют дело».
В боевики принимали по рекомендациям, сам Павлов стал боевиком в 16-ть лет. До этого еще боевик проверялся в деле, выполнял различные опасные поручения. Павлов сначала был хранителем библиотечки нелегальной литературы, распространял ее среди рабочих, был «разведчиком» во время партийных мероприятий. Боевики подвергались идеологической обработке в «кружках политграмоты»: «Будучи тогда совершенно политически сырым материалом, на этих занятиях мы сумели крепко усвоить главное – что являемся представителями рабочего класса, которому «нечего терять кроме, своих цепей»; что свергнуть самодержавие и власть капитала можно только путем вооруженного восстания и что мы обязаны полностью пожертвовать собой, безоговорочно делая то, что велит партия, которая стоит во главе рабочего класса. Учил Кадомцев нас и тому, как держаться с жандармами при аресте. Эта наука нам многим потом очень помогла». Настрой своих товарищей-боевиков Павлов спустя десятилетия характеризовал следующим образом: «Они понимали, что не доживут до социализма, знали, что обречены погибнуть на каторге, в ссылке, на эшафоте, в тюрьме, но, тем не менее, шли в революцию! Это были настоящие герои-смертники. Кто объяснит их подвижничество?»
«Прежде, чем стать боевиком, я прошел курс изучения огнестрельного оружия и военного дела. Нас учили разбирать и собирать трехлинейную винтовку, обращению с маузером, наганом, парабеллумом, Смит и Вессоном, со взрывчатыми веществами – динамитом, пироксилином, гремучей ртутью. Изучали мы и уставы царской армии – полевой, боевой, гарнизонной и внутренней службы, а также тактику уличного боя, историю бурской войны, Парижской коммуны, московского вооруженного восстания. Преподавали нам основы стрелкового, саперного, санитарного дела и военной разведки. Отдельно с нами занимались по политграмоте – Эразм Кадомцев преподавал политэкономию, муж и жена Черепановы знакомили с сочинениями Ленина. Но главным оставалась боевая учеба. Мы отправлялись вниз по течению Белой, потом на дрожках перевозили лодки на реку Уфимку Высаживались в глухих местах и стреляли, бросали самодельные бомбы, тренировались физически, проверяли оружие».
Павлов называет десятки фамилий большевистских боевиков, практически все – русские фамилии. В основном это рабочие, но были исключения: «Заместителем начальника одной из дружин нашей боевой организации был Владимир Алексеев[28], сын 2-й гильдии купца. Мы рассуждали о том, как, взяв власть, конфискуем имущество его отца. Алексеев считал это несправедливым, но именно так и случилось в 1918 году».
21 сентября 1906 г. Павлов, еще юноша, участвовал в Демском эксе, когда партийные боевики остановили поезд, оттеснили вооруженную охрану, и взяли 153 тысячи казенных денег. Павлов пишет, что тяжелое золото и серебро они были вынуждены оставить, т.к. не смогли остановить поезд у дороги, уходили пешком, но утром узнали, что и оно было объявлено украденным на сумму 100 тысяч рублей. «Все добытые тогда деньги – 153 тысячи рублей– были израсходованы под строгим контролем Уфимского горкома нашей партии и по указаниям вышестоящих партийных органов. Мне доподлинно известно, что 25 тысяч было отпущено на Лондонский съезд РСДРП, 15 тысяч пошло на издание петербургской газеты «Казарма». Остальное потратили на местные газеты, на устройство и содержание школ бомбистов – например, во Львове, и боевых инструкторов – в Финляндии, под руководством Красина и Эразма Кадомцева, лабораторий по изготовлению бомб в той же Уфе, наконец, – на покупку оружия». Через год Павлов участвовал в экспроприации партии браунингов с казенного склада. Любопытно, что и наводку и помощь в ходе самого экса большевикам оказали сочувствующие работники складов.
Вообще, Павлов довольно часто вспоминает о сочувствии к революционерам российской публики, пишет, что это здорово прибавляло им сил и решимости. Отношение к обвиняемым в экспроприации: «…Жители Челябинска свое сочувствие нам выразили тем, что натащили в суд всякого продовольствия невпроед – кур, гусей, сыру, масла. В общем, после скудного тюремного пайка в суде мы в первый же день наелись до отвала». Хотелось бы отметить следующий фрагмент: «С крестьянами мы жили дружно, они часто обращались к нам за советом. Побывав в их колхозе много лет спустя, Юрьев убедился, что всех нас помнят и вспоминают с любовью и уважением». Таким образом, после коллективизации, которая была прямым следствием деятельности боевиков, крестьяне не изменили своего отношения к знакомым революционерам, коллективизация расценивалась ими как однозначное благо.
Боевики явно имели свою агентуру в полиции, среди чиновников, на интересующих их объектах. Павлов часто это отмечает мимоходом в своих мемуарах. «По своим каналам мы узнали о планах черносотенцев по примеру годичной давности устроить в городе еврейский погром с одновременным избиением студентов, гимназистов и рабочих. Уфимский горком партии решил погрома не допустить. Человек 50 боевиков, разбитых на отряды, засели по чайным и пивным. В общем, ситуацию мы держали под контролем. В полдень 17 октября в толпе черносотенцев мы явились на молебен, одетые, как лабазники – в картузах, поддевках и в сапогах гармошкой. Через Новоселова пустили слух, будто рабочие готовятся дать вооруженный отпор. Это охладило пыл черносотенцев, но окончательно их планы сорвал следующий инцидент. Во время молебна один из них нечаянно проткнул древком хоругви царский портрет, за что был немедленно растерзан толпой. Когда черносотенцы увидели, что укокошили своего, тут же разбежались. В общем, их погром так и не состоялся».
«…Как профессиональный революционер, из партийной кассы я стал ежемесячно получать 18 рублей, 5 из которых я платил за жилье. Остальное уходило на питание, папиросы, лекарства. В видах экономии готовили мы с Васильевым сами. Питались так: утром 3-копеечная французская булка и четверть фунта (100 грамм) дешевой колбасы; на обед картофельный суп или щи и сосиски с картошкой; ужинали чаем с булкой». «…Не было подпольщика, одетого не только что в новое, просто в целое. Если брюки целы, так обязательно пальто рваное или сапоги без подметок. Всю зиму 1909 года у нас с Шашириным было одно пальто на двоих. Позже на пару с другим товарищем мы попеременно носили один пиджак».
«В декабре 1906 года, когда я несколько оправился от болезни, к бомбовой мастерской прикомандировали и меня. Лаборатория находилась в центре Уфы, на съемной квартире, в доме на углу Солдатского переулка и Приютской улицы. У хозяина дома на имя Густомесова[38], члена Совета нашей боевой организации, был снят верхний этаж флигеля. Как потом выяснилось, в соседнем флигеле обосновались анархисты, по причине неконспиративности которых наша лаборатория в конце концов и «провалилась». Нам удалось спасти часть взрывчатых веществ, препаратов и аппаратуры. Но многое из инструментов, заготовок и материалов попало в руки жандармов. Интересно, что обезвреживать обнаруженный в нашей лаборатории учебный 3-дюймовый снаряд жандармы пригласили отца Густомесова, инженера и ярого монархиста (наш Володя с ним к тому времени уже порвал)». «Бомбы мы делали в основном в картонной оболочке, так называемые «бризантные», которые предназначались для обучения и тренировки боевиков. Я, например, летом 1907 года вместе с оружием возил их дружинникам в Екатеринбург и в Нижний Тагил».
«Наша лаборатория была строго засекречена. В уфимской боевой организации о ее существовании, конечно, знали, но и только. Подробностей никаких – таков был неписаный закон. Мы сами работали в ней исключительно по ночам. О некоторых деталях операций наших дружинников того времени нам стало известно лишь спустя десятки лет. Я, например, только в 1952 году узнал, что Федор Новоселов и Илья Кокорев весной 1906 года вели паровоз поезда, на который напали наши боевики. Экспроприировали они тогда 25 000 казенных рублей, причем без жертв. Правила конспирации были привиты нам так, что принцип Кадомцева: «говори не то, что можно, а что нужно», почитается нами и посейчас. Не мудрено, что ни одно наше боевое предприятие царские власти так и не раскрыли. А было их более десятка».
Важной характеристикой боевика была способность к автономной деятельности. Попав на фронт, в окопы, Павлов оказался единственным большевиком в полку, но сразу после революции вырвался на первые роли, грамотно поймав волну солдатских настроений. Далее за несколько месяцев он подготовил себе надежную смену.
Большевистские боевики таким образом, были людьми с активной гражданской позицией, были готовы и фактически отстаивали ее в настоящей войне с властью, которая их не устраивала. Грамотные, чаще всего холостые, как правило, не пьющие и даже не курящие, неподкупные, дисциплинированные, связанные узами партийного товарищества, - они были готовыми кадрами для нового государства, родившегося в революции. Кадрами, незаменимыми в атмосфере хаоса и гражданской войны. «Сегодня, почти полвека спустя, когда я пишу эти строки, мне хочется крикнуть: «Шапки долой!». Я говорю о людях, отдавших жизнь за Родину и счастье ее будущих поколений». «Не случайно, что в 1917–1918 годах на ответственные военные посты в Уфе назначали именно бывших боевиков, а не «политиков». Они сыграли решающую роль в утверждении Советского государства, однако, в ходе последующих внутрипартийных конфликтов они, повязанные узами боевого товарищества, не умеющие уступать и идти на компромиссы, легко могли оказаться по разные стороны баррикад.
http://historian30h.livejournal.com/407657.html
а вот у меня есть воспоминания соратников Воробьёва… который был основателем нквд в нижнем… так они пишут, что его первым бы к столбу поставили…
Вот и я к тому же - люди работали, готовились, тренировались. Нонешние хипстеры кроме ретвитов не способны ни на что.
дык оно так. красные эфто сволота очень опасная. если-б в 1905 наши им не наваляли очень хорошо, то на 10 лет вся байда раньше б началась.
На станціи „Мысовая" 19 января была пролита первая кровь. Меллеръ-Закомельскій разстрѣлялъ 6 человѣкъ. Послѣ гене-ралъ Ренненкампфъ повѣсилъ б человѣкъ, разстрѣлялъ — 13. Многое множество людей было сослано на каторгу, брошено въ тюрьмы по ничтожнымъ, случайнымъ, вовсе ничѣмъ не провѣрѳннымъ подозрѣніямъ. Число ихъ неизвѣстно. Меллеръ-Закомельскій разстрѣлялъ тоже 13 человѣкъ. Это все зарегистрованныя цифры. А сколько было невѣдомо какъ и гдѣ казненныхъ, не внесенныхъ въ оглашенные списки? И хотя въ январѣ на забайкальской дорогѣ рѣпштельно нечего было усмирять, къ ней съ двухъ концовъ, „усмиряя" и „карая" придвигались отряды: Ренненкампфъ —съ востока, и Меллеръ-Закомельскій — съ запада. T. Усовъ такъ описываетъ историческую встрѣчу двухъ отрядовъ царскихъ опричниковъ.
„Пріѣхавъ на станцію „Мурино", я. прежде всего, спросилъ назначеніе поѣздовъ. Получплъ отвѣтъ: едетъ генералъ Меллеръ-Закомельскій съ „семеновцами". Депеша о назначеніи передана наполовину, потому что въ Слюдянкѣ некому передавать. Вся смѣна тетѳграфистовъ перепорота; остальные — разбѣжались. Невеселыя мысли овладѣли мною, — что это за таинственность? … Около 10 часовъ вечера подошелъ первый „боевой" поѣздъ. Такихъ поѣздовъ я еще не видѣлъ. Только что поѣздъ остановился, его окружили солдаты, а изъ поѣзда вышли дежурный по эшелону, довольно полный капитанъ съ черной бородой и ревизоръ движенія Кульчицкій; послѣдній подбѣжалъ ко мнѣ и сказалъ: — Идите въ задній вагонъ начальника I отд., а съ ними ради Бога, ничего не говорите!
Ужасъ! Ужасъ!…" Г. Усовъ поѣхалъ съ этимъ поѣздомъ. Изъ разговоровъ съ Меллеръ-Закомельскимъ и офицерами отряда выяснилось, что опредѣлеинаго маршрута у отряда еще не было; но чувствовали какое-то соревнованіе съ отрядомъ Ренненкампфа, какое-то страшное соперничество. — Эхъ, хорошо бы уговорить нашего генерала ѣхать безъ остановки и „взять" 1InTy раньше Ренненкампфа, — сказалъ какъ-то въ разговорѣ одинъ изъ офицероръ. Они точно ревновали къ отряду Ренненкампфа свои возможные лавры въ Читѣ, въ которой, къ слову сказать, тогда было уже спокойно. — Ренненкампфъ расправится; вѣдь, это звѣрь, — говорилъ другой офицеръ, — перевѣшаетъ забастовщиковъ, каісь собакъ, шкуру спустить нагайками… Отрядъ ѣхалъ и арестовывалъ по дорогѣ „подозрительныхъ". И никто не зналъ, кто и почему „подозрителенъ". Часто арестованныхъ отпускали, часто везли съ поездомъ. А однажды одинъ студѳнтъ и одинъ теіникъ, арестуемые^ робко попросили полномочій, имъ Заботкинъ отвѣтидъ: — На будущее время, когда васъ спрашиваютъ, кто ,вы та* кіе, вы должны отвѣчать, а не спрашивать полномочія; я ваш» могъ бы показать пояномочія, разложить васъ и отодрать на гайками. А какъ и почему арестовывали явотвуегъ, напримѣръ, ивъ слЬдующих словь подполк. Заботкишц свазааныхъ г. Марцинкѳвичу: Надо арестовать бывшаго и настоящаго старшнхъ теле-графистовъ, а также и контролеръ-механнка Немельцева; его фивіономія мнѣ показалась очень подозрительной, когда пороли телеграфистовъ въ Слюдянкѣ.
Но… послѣ оказалось, что они были даже внѣ всякихъ подозрѣній въ „неблагонадежности**. Недурная картина рисуется дальше: „… Г. Марцинкевичъ сказалъ что-то по-французски подполковнику Заботкину, послѣ чего взяли телеграфиста Яцуна и уведи, а спустя 2 минуты въ контору ворвался началышкъ станціи Бакманъ, на которомъ буквально не было лица. Въ отворенную дверь ворвались душу раздирающіе крики и подп. Заботкинъ сказалъ: — Ну, теперь можно ѣхать!
Мы вышли и въ корридорѣ я увидѣлъ, что, прислонясь юъ стѣнѣ, въ накинутомъ на плечи пальто, которое было въ снѣгу, едва держась на ногахъ, стоить истерзанный телѳграфисть Яцунъ (пять минуть назадъ вѣрившій въ наступившую „весну**). Взглядъ, брошенный Яцуномъ на Марцинкевича и Забот-кина, я никогда не забуду; въ этомъ взглядѣ выражалось одновременно и страшная безысходная тоска, и мука, и нѣмой укоръ… Кавалооь, онъ спрапшвалъ: аа что вы истерзали меня? За что надругались надо мной?… … Вошелъ Заботкинъ. — Ну, что, кончили? всыпали многимъ? — спросили офицеры. — Всего одному, да мало всыпали; виноватъ полковникъ, не понялъ меня,. — отвѣчаетъ Марцинкевичъ и продолжаетъ: — Хорошо бы для острастки выпороть хотя одного начальника почтовой конторы… Оотомъ офицеры пошли спать. Марцинкевичъ, по приказу котораго пороли телеграфистовъ, быль чиновникъ. Одинъ капитанъ (коего полная характеристика ниже) даетъ ему такую характеристику. — Чиновникъ онъ маленькій, всего титулярный совѣтникъ, но личность способная и замѣчательная; несомнѣнно, далеко пойдеть! Можете представить, выслужилъ пенсію уже 22 года. 8 мѣсяцевъ въ Порть-Артурѣ пробылъ — засчитали Il лѣт». Вернулся въ Петербургъ — послали его по почтовымъ забастовкаиъ, за каждую командировку прибавляли годъ па пенсію давали отъ 2 до 3 тысячъ.
Полковнику Сыропятову (начальнику жандармскаго управленія сибирск. ж.-д.) онъ такъ понравился, что тотъ прѳдлагалъ ему даже поступить къ нему на службу. Сейчасъ Константинъ Владиміровичъ Марцинкевичъ состоитъ чиновникомъ особыхъ поручевій при главномъ началь- нике почтъ и телеграфовъ и командированъ съ нами.
A послѣ, ңогда зашѳлъ разговоръ о безпорядкахъ и забастовкахъ, тотъ-же капитанъ разсказывалъ, видимо, съ удовольствіемъ, какъ „хорошо усмиряли». — Когда намъ приходилось дѣйствовать прикладами, мы били преимущественно по груди; побьешь, а утромъ человѣкъ готовъ!… Недурно?… И этимъ не исчерпываются циничныя откровенности капитана.
„Пріѣхавъ на станцію „Мурино", я. прежде всего, спросилъ назначеніе поѣздовъ. Получплъ отвѣтъ: едетъ генералъ Меллеръ-Закомельскій съ „семеновцами". Депеша о назначеніи передана наполовину, потому что въ Слюдянкѣ некому передавать. Вся смѣна тетѳграфистовъ перепорота; остальные — разбѣжались. Невеселыя мысли овладѣли мною, — что это за таинственность? … Около 10 часовъ вечера подошелъ первый „боевой" поѣздъ. Такихъ поѣздовъ я еще не видѣлъ. Только что поѣздъ остановился, его окружили солдаты, а изъ поѣзда вышли дежурный по эшелону, довольно полный капитанъ съ черной бородой и ревизоръ движенія Кульчицкій; послѣдній подбѣжалъ ко мнѣ и сказалъ: — Идите въ задній вагонъ начальника I отд., а съ ними ради Бога, ничего не говорите!
Ужасъ! Ужасъ!…" Г. Усовъ поѣхалъ съ этимъ поѣздомъ. Изъ разговоровъ съ Меллеръ-Закомельскимъ и офицерами отряда выяснилось, что опредѣлеинаго маршрута у отряда еще не было; но чувствовали какое-то соревнованіе съ отрядомъ Ренненкампфа, какое-то страшное соперничество. — Эхъ, хорошо бы уговорить нашего генерала ѣхать безъ остановки и „взять" 1InTy раньше Ренненкампфа, — сказалъ какъ-то въ разговорѣ одинъ изъ офицероръ. Они точно ревновали къ отряду Ренненкампфа свои возможные лавры въ Читѣ, въ которой, къ слову сказать, тогда было уже спокойно. — Ренненкампфъ расправится; вѣдь, это звѣрь, — говорилъ другой офицеръ, — перевѣшаетъ забастовщиковъ, каісь собакъ, шкуру спустить нагайками… Отрядъ ѣхалъ и арестовывалъ по дорогѣ „подозрительныхъ". И никто не зналъ, кто и почему „подозрителенъ". Часто арестованныхъ отпускали, часто везли съ поездомъ. А однажды одинъ студѳнтъ и одинъ теіникъ, арестуемые^ робко попросили полномочій, имъ Заботкинъ отвѣтидъ: — На будущее время, когда васъ спрашиваютъ, кто ,вы та* кіе, вы должны отвѣчать, а не спрашивать полномочія; я ваш» могъ бы показать пояномочія, разложить васъ и отодрать на гайками. А какъ и почему арестовывали явотвуегъ, напримѣръ, ивъ слЬдующих словь подполк. Заботкишц свазааныхъ г. Марцинкѳвичу: Надо арестовать бывшаго и настоящаго старшнхъ теле-графистовъ, а также и контролеръ-механнка Немельцева; его фивіономія мнѣ показалась очень подозрительной, когда пороли телеграфистовъ въ Слюдянкѣ.
Но… послѣ оказалось, что они были даже внѣ всякихъ подозрѣній въ „неблагонадежности**. Недурная картина рисуется дальше: „… Г. Марцинкевичъ сказалъ что-то по-французски подполковнику Заботкину, послѣ чего взяли телеграфиста Яцуна и уведи, а спустя 2 минуты въ контору ворвался началышкъ станціи Бакманъ, на которомъ буквально не было лица. Въ отворенную дверь ворвались душу раздирающіе крики и подп. Заботкинъ сказалъ: — Ну, теперь можно ѣхать!
Мы вышли и въ корридорѣ я увидѣлъ, что, прислонясь юъ стѣнѣ, въ накинутомъ на плечи пальто, которое было въ снѣгу, едва держась на ногахъ, стоить истерзанный телѳграфисть Яцунъ (пять минуть назадъ вѣрившій въ наступившую „весну**). Взглядъ, брошенный Яцуномъ на Марцинкевича и Забот-кина, я никогда не забуду; въ этомъ взглядѣ выражалось одновременно и страшная безысходная тоска, и мука, и нѣмой укоръ… Кавалооь, онъ спрапшвалъ: аа что вы истерзали меня? За что надругались надо мной?… … Вошелъ Заботкинъ. — Ну, что, кончили? всыпали многимъ? — спросили офицеры. — Всего одному, да мало всыпали; виноватъ полковникъ, не понялъ меня,. — отвѣчаетъ Марцинкевичъ и продолжаетъ: — Хорошо бы для острастки выпороть хотя одного начальника почтовой конторы… Оотомъ офицеры пошли спать. Марцинкевичъ, по приказу котораго пороли телеграфистовъ, быль чиновникъ. Одинъ капитанъ (коего полная характеристика ниже) даетъ ему такую характеристику. — Чиновникъ онъ маленькій, всего титулярный совѣтникъ, но личность способная и замѣчательная; несомнѣнно, далеко пойдеть! Можете представить, выслужилъ пенсію уже 22 года. 8 мѣсяцевъ въ Порть-Артурѣ пробылъ — засчитали Il лѣт». Вернулся въ Петербургъ — послали его по почтовымъ забастовкаиъ, за каждую командировку прибавляли годъ па пенсію давали отъ 2 до 3 тысячъ.
Полковнику Сыропятову (начальнику жандармскаго управленія сибирск. ж.-д.) онъ такъ понравился, что тотъ прѳдлагалъ ему даже поступить къ нему на службу. Сейчасъ Константинъ Владиміровичъ Марцинкевичъ состоитъ чиновникомъ особыхъ поручевій при главномъ началь- нике почтъ и телеграфовъ и командированъ съ нами.
A послѣ, ңогда зашѳлъ разговоръ о безпорядкахъ и забастовкахъ, тотъ-же капитанъ разсказывалъ, видимо, съ удовольствіемъ, какъ „хорошо усмиряли». — Когда намъ приходилось дѣйствовать прикладами, мы били преимущественно по груди; побьешь, а утромъ человѣкъ готовъ!… Недурно?… И этимъ не исчерпываются циничныя откровенности капитана.
сравнил: 8, 13, 100, тысяча. куммуняки убили миллионы, десятки миллионов. а стремились убить сотни миллионов, возможно миллиарды. в те времена было так - мог убить красную сволочь, но оставил в живых - виновен в смерти тех, кто из за него потом погибнет. мерзкую информационную заразу придуманную масонами для погибели рода человеческого следовало уничтожать, а уничтожается информация только вместе с носителем.
| Последние обсуждаемые темы на этом форуме: | Ответов | Автор | Обновлено |
|---|---|---|---|
| Где купить пакеты для шин? | 17 | Marvin | 15.04.2024 в 13:50 Самурай |
| Служба | 4 | jijo | 15.04.2024 в 13:50 Самурай |
| Прокси для обхода блокировки | 1 | Топа3 | 08.04.2024 в 18:05 Самурай |
| Москитную сетку в Киеве заказать | 1 | Топа3 | 21.03.2024 в 19:31 Самурай |
| Посоветуйте приманки для морской рыбалки | 4 | Никита Ларионов | 14.03.2024 в 18:49 Самурай |